Первые воспоминания
Мое самое раннее воспоминание. Сижу на завалинке на улице Маленькая Горка и реву во весь голос — я бежала, упала и ободрала коленку. А остальные дети, не обращая внимания на мой рев, бегают по улице туда и обратно.
Вспоминается банька во дворе нашей землянки. Бабушка хлещет меня веником, мне душно, плохо, плачу, потом отключаюсь. Больше меня в бане не мыли, водили только в душ.
Бабушка вспоминается мне глубокой старухой. Она была полная, носила юбки с неизменными передниками и самошитыми ситцевыми кофточками темных тонов в мелкий цветочек. Постоянно пребывала в работе, копалась в огороде, готовила еду, прибирала в доме. Она была не очень ласкова с детьми, но много говорила и высказывала свое мнение обо всех происходящих событиях. Дед же все время сидел на табуретке около двери, был в любое время года одет в стеганую фуфайку, всегда молчал и только кивал, во всем соглашаясь с бабушкой. Я даже не помню его голоса.
Следующее воспоминание, которое врезалось в память – смерть бабушки. Мне было три года — тогда не думали, что дети могут получить травму на всю жизнь, все было естественно и на виду. Бабушка лежит в большой комнате на кровати, мечется, мама уже три раза вызывала скорую, приезжали врачи, делали укол и уезжали. Бабушка постоянно говорит деду: «Сесть!», он ее садит, через минуту говорит: «Лечь!», он ее кладет, но ей не лучше. Мама в четвертый раз побежала на соседнюю улицу к телефону, вызывать скорую. Бабушка опять просит деда: «Лечь!», дед ее укладывает на подушки, у бабушки изо рта идет пена и она умирает. В эту минуту вбегает мама с врачами, но уже поздно…
Бабушке было 63 года и умерла она, как тогда говорили, от разрыва сердца. Дед после смерти бабушки не хотел больше жить. Он только плакал и говорил: «Где Оксинья, я хочу к ней…». Вообще-то непьющий, он теперь специально напивался, уходил в поля Института Земледелия, падал там и засыпал. Много раз его находили там случайные прохожие и приносили домой в полуобмороженном состоянии. А он все твердил свое: «Зачем вы меня спасли? Я хочу к Оксинье».
У нас была собака по кличке Амур. Огромный кобель непонятного происхождения с рыжей шерстью, за которую и получил свое прозвище, т.к. в реке Амур глинистое дно и вода из-за этого желтого цвета. Пес жил во дворе и охранял дом. Однажды пес что-то ел, я к нему неосторожно подошла с протянутой рукой и позвала: «Амур, Амур!». Он инстинктивно отреагировал, схватил меня за руку зубами и покусал всю руку, так, что навсегда остались шрамы от его зубов. Дед схватил меня, завернул в байковое одеяло и бежал бегом до Инфекционной больницы несколько километров. Там мне делали уколы в живот от столбняка. Дед же после этого, разозлившись на Амура, сдал его в собачий питомник, сказав, что не хочет больше видеть этого пса.
После пережитого, я написала стихотворение: «Был у нас щенок Амур, он меня кусал! Я пошла, а он за мной – хвать меня за лоб!». Это, пожалуй, первое и единственное стихотворение, которое мне довелось написать. Но зато оно продиктовано жизнью!
Через два года после смерти бабушки не стало и деда. Он, как всегда бодрый, шел по комнате по каким-то делам. Мама спросила его: «Папа, что тебе приготовить?». Дед хотел ответить: «Картошки», но, не успев договорить, рухнул, как подкошенный. Мама бросилась к нему поддержать, но тело мгновенно стало тяжелым, и она не смогла удержать его. Деду было 75 лет, и умер он тоже от разрыва сердца. Я в этот момент была в детском саду и не видела происходящего. Но потом дед по обычаю лежал в гробу, в спальне три дня. Мама говорит, что я подолгу стояла рядом с гробом и внимательно смотрела в лицо деда. Она меня уводила, но через несколько минут я опять была на том же месте.
Мама
Мама всегда была для меня самым главным и любимым человеком. Помню в детстве я любила сидеть рядом с ней, глядеть на ее лицо и гладить ее руки. Руки у мамы были красивые, с тонкими пальцами и мягкой кожей, несмотря на тяжелые работы, которые она выполняла. Когда я была рядом с мамой, чувствовала себя, как в теплом коконе, который защитит от всех жизненных невзгод.
Сейчас стыдно вспоминать, но мой любимый вопрос к маме в раннем детстве был: «Мама, а если нас схватят немцы и скажут, что должны кого-то убить, меня или тебя – ты кого выберешь?» Мама, конечно, говорила, что пусть убьют ее, и я была полностью удовлетворена этим ответом.
Еще я долго мучила ее двумя вопросами: «Как это всегда-всегда и везде-везде?» Эти вопросы появились у меня после маминого рассказа о космосе. Честно говоря, до сих пор не могу постичь и понять этого.
Мама читала мне книги, рассказывала много интересного. Когда ко мне приходили подружки, она организовывала самодельную сцену, и мы под ее руководством ставили кукольные спектакли и разыгрывали небольшие сценки, это было необычно для моих подруг, поэтому все очень любили ходить к нам в гости. Кроме того, у нас был фильмоскоп и пленки к нему. Мама по вечерам собирала соседских детей и крутила нам диафильмы. До сих пор помню чудесные истории : «Золотая антилопа», «Али Баба и 40 разбойников», «Четвертая высота» и многие другие.
После развода мама скучала по отцу, и несколько раз вызывала его телеграммой, когда я болела. У меня совсем не осталось воспоминаний об этих его визитах. Но об одном случае мне так много рассказывали, что я как будто помню это наяву.
Когда мне было 3 года, я любила говорить: «Моя мама культурная женщина! А я маленькая женщинка!» Придумала это предложение сама, и все родным так понравилось, что они без конца просили меня это повторить. В это время как раз приехал отец, и по этому случаю у тети Ани устроили вечеринку. Меня поставили на стульчик и попросили: «Оленька, скажи, кто ты?»
Родственники думали, что я повторю свою коронную фразу, но вместо этого, я, вытянув руки по швам, отчеканила: «Еврейка!»
Все были в шоке, дома у нас никогда не было разговоров на эту тему, и отец об этом знал, произошла неловкая пауза. Потом мама отвела отца в сторону, и попыталась ему все объяснить, но он сказал: « Рая, я прекрасно понимаю, что это не из семьи, наверное, подхватила разговоры на улице». Мама так и не могла понять, откуда я это взяла, но сейчас я понимаю, что, скорее всего, об этом судачили воспитатели и нянечки в детском саду, т.к. моя фамилия Гельфанд сама за себя говорила.
Тетя Аня
Мамина родная сестра Анна играла в моей жизни важную роль. Аня очень любила детей, она воспитала сына своего мужа Володю и двоих общих детей Василия и Александра. Но все они были мальчиками, а, когда родилась я, Аня была просто счастлива, что она может теперь понянчить и девочку.
По характеру Аня была добрая, веселая, смешливая, легкая на подъем. Она быстро выходила из себя, и ругала своих домашних, но также быстро и остывала, и обогревала всех своим вниманием, заботой и любовью. Аня была замужем за Иваном Васильевичем, он работал заведующим гаража и неплохо обеспечивал семью. Аня всю жизнь не работала на производстве, но я никогда не видела ее, сидящей без дела. Она отлично вела дом и хозяйство.
Жили они в двухэтажном деревянном доме, без отопления и прочих удобств, их двухкомнатная квартира располагалась на первом этаже, и в квартире даже имелся погреб. Аня всегда поддерживала в доме идеальную чистоту, на всех диванах и комодах красовались салфетки, вышитые гладью и крестиком самолично Аней, а также в доме было много вышитых ею подушек и подушечек.
Семья жила патриархально – когда муж приходил с работы, его всегда ждал красиво накрытый стол и вкусный ужин. А готовила Аня изумительно! Всегда у них на столе были блины, оладушки, домашние пельмени, варения и соления в изобилии. Иван Васильевич был заядлый рыбак и всегда привозил с рыбалки отличный улов. Помню, как Аня вкусно зажаривала карасей с хрустящей корочкой, или огромную сковородку карасевой икры, это было просто объедение! Мясные и рыбные пельмени всегда макали в блюдце уксусом и перцем.
Моя мама в то время работала в Технологическом техникуме преподавателем черчения и рисования. Она работала много, и в утренние часы, и в вечерние со студентами вечерниками и заочниками. Меня она часто оставляла на попечение Ани, и все были довольны. Я же Аню просто обожала, даже первое слово сказала не «Мама», а «Аня». У Ани была копилка-кошечка, я очень любила с ней играть, и однажды уронила и разбила. Когда пришла мама, я сказала ей первое в жизни предложение: «Мама, киса, мяук!»
Иван Васильевич также любил меня и баловал, он любил всех детей во дворе и никогда не обижался на шутки. Когда он выходил на крыльцо дома, мы, вся ребятня двора, бежали к нему и кричали: «Иван Васильевич, а сколько Вы бочек оладьей съели?», намекая на его большой живот. Он всегда делал страшное лицо, бросался к нам, раскинув руки, и кричал: «А вот сейчас увидите!» и делал вид, что хочет нас поймать. Все с визгом бросались врассыпную. Эта шутка повторялась каждый день, много лет подряд и никому не надоедала.
Если человека начинают баловать – он быстро привыкает к этому и начинает наглеть. Сыновья Ани всегда спали на ситцевых простынях темных расцветок в мелкий цветочек, которые шила она сама. Я же всегда требовала, чтобы Аня стелила мне только белое постельное белье, да еще и свежее выглаженное, чтобы оно было еще горячее, и Аня это исполняла.
Однажды я захотела ночевать у Ани, и мама ушла домой одна. Вдруг вечером мне стало грустно, и я попросила отвести меня домой. Они всей семьей пошли меня провожать. До сих пор помню эту процессию, мы идем в темноте, от фонарей тянутся четыре длинные тени, Аня, Васька, Шурка, и Иван Васильевич, я сижу у него на плечах. Когда пришли в землянку, мама и дедушка еще не спали, они были удивлены и обрадованы необычайно.
Три сестры с детьми
Снизу слева: Тетя Шура, мама, я, тетя Аня
Сверху по краям — сыновья тети Ани, Васька и Шурка, посередине — дети тети Шуры, Светлана и Сергей
Мои двоюродные братья Васька и Шурка (как мы их всегда называли в семье) были старше меня. Вася лет на восемь, а Шура на шесть. Они всегда были коротко подстрижены, и одеты в рубашечки и сатиновые шаровары на резинках снизу, которые шила Аня. Дома вместо рубашек носили майки. Вася был тоненький застенчивый и тихий мальчик, с внимательным взглядом синих глаз, он любил читать, мечтать, сидеть в одиночестве. Шурка же был полной его противоположностью. Он был во дворе заводилой, постоянно носился во главе целой ватаги сорванцов. Небольшого роста, круглоголовый и крепенький, он мгновенно выходил из себя и с визгом бросался в драку на обидчика. Ваське приходилось все время быть начеку, т. к. Шурка его постоянно задирал и провоцировал.
Хорошо помню картину, которая происходила на моих глазах каждый день – Васька с Шуркой, оба в майках и шароварах, сцепились насмерть и катаются по полу кухни, никто не может одержать победу, потому что Васька старше и сильнее, а Шурка яростнее. Я всегда сидела в это время на стульчике за столом, в безопасном углу и флегматично наблюдала за их поединком. Наконец прибегала Аня с полотенцем в руках и начинала хлестать обоих и растаскивать их в разные стороны.
Однажды они, по своему обыкновению, катались клубком по кухне и оба упали в открытый подпол. Еще хорошо, что ничего себе не переломали.
Аня всегда поручала Васе следить за мной во дворе, и он с удовольствием это делал. Я любила кататься у него «на горбушке», постоянно просила его об этом, и Вася, посадив меня на спину, носился по двору, только просил меня, не душить его, т. к. я крепко хватала его за шею. Еще он часто катал меня на раме велосипеда по двору и по улице.
Раньше дома не стояли сами по себе, а были объединены во дворы. Во дворе тети Ани стояли три 2-х этажных дома, между ними был большой двор, выполняющий также функции футбольного поля и спортплощадки. С четвертой стороны были построены сараи и между ними туалет и помойная яма. В сараях жильцы хранили дрова и уголь, а также ненужные дома вещи. Весь двор по периметру был огорожен крепким забором и имел несколько ворот, которые на ночь запирались. В каждом дворе была своя компания детей и подростков. Войти без спросу в чужой двор считалось величайшей бестактностью. Мальчишек могли побить, а девчонок дотошно расспрашивали, куда и к кому они идут.
Моя подружка Галя
В доме, где жила семья Ани, было 8 квартир. На втором этаже в коммуналке жила моя первая подружка Галя. Она жила с родителями и младшим братом.
Семья считалась зажиточной, отец Гали работал таксистом, а мать официанткой. То, что семья из четырех человек жила в маленькой 10-метровой комнате, которая выходила в кухню, и в квартире проживало еще две семьи, никого не смущало. Зажиточные и точка! В то время о богатстве были весьма своеобразные понятия.
В их семье раньше всех в доме появился телевизор. Это было примерно в 62 г. Ровно в 7 часов вечера все соседи дружными рядами приходили к ним в комнатку. Рассаживались на кровати и диване, кто не поместился — занимал места на кухне, куда была открыта дверь. Дети садились на полу. Хабаровское телевидение не баловало нас разнообразием: в 7 часов шли новости, после них – мультфильм, и в заключение – художественный фильм. Вся программа продолжалась 2 часа. После просмотра соседи благодарили хозяев и расходились по домам. Это продолжалось до тех пор, пока все семьи не обзавелись телевизорами.
Галка была небольшого роста, черноглазая и очень подвижная. Я всегда была медлительная, но мы хорошо ладили. Часами играли в разные игры у них дома, а также в соседних комнатах. Квартира была дружная, двери никогда не запирались и мы свободно ходили по всем комнатам. Особенно любили играть в шахматы. Но это была своеобразная игра – шахматную доску переворачивали и получалось два домика. Шахматные фигуры превращались в людей, белые пешки были девочками, черные – мальчиками. А остальные фигуры – взрослыми. Играли в основном в детский сад. Разыгрывали различные сюжеты из детсадовской жизни. Галя не ходила с садик, но всегда мечтала об этом, я же с 3 до 7 лет была питомцем детсада и поставляла множество сюжетов для игры.
Иногда я проделывала странные вещи. Входная дверь в Галиной квартире была тяжелая, обитая войлоком для тепла. Летом ее часто оставляли открытой. Я вставала в углу за дверью, вкладывала пальцы обеих рук в щель между дверью и косяком, и стояла так в темноте подолгу. Зачем – неизвестно. Сердце замирало и колотилось. Может быть это была любовь к экстриму? Однажды мои ожидания оправдались, и друг Галиного отца зашел в квартиру, не заметив меня, и захлопнул за собой дверь, прижав мне пальцы. Я закричала, все сбежались, меня отвезли в больницу, к счастью переломов не было. Потом меня ругали и спрашивали, зачем я это сделала, но я не смогла ответить. Правда, после этого прекратила свои опыты.
Черный кофе
Однажды, когда нам было года по четыре, Галя сказала, что она на работе у мамы пила черный кофе. А мама Гали, тетя Тамара, работала в ресторане «Аквариум», который находился в Хабаровском аэропорту.
Я заинтересовалась этим сообщением и не поверила, что кофе бывает черный. Галя настаивала и предложила пойти на работу к ее маме и самим в этом убедиться. Сказано – сделано, мы решили тут же пойти в ресторан. Аэропорт находился примерно в получасе езды на автобусе от нашей остановки Памятник Партизанам. Так как денег у нас не было, решили идти пешком.
Шли вдоль дороги часа два, устали, вдруг вдали показалось складское здание аэропорта, оно было многоэтажное, окна были закрыты черными шторами. Это нас испугало. Я спросила Галку, правильно ли мы идем, она ответила, что на самом деле забыла дорогу. Решили идти назад, домой, но силы были на исходе. Галка ни за что не соглашалась ехать на автобусе, говорила, что нас без денег прогонит кондуктор.
Я ей ответила, что кондуктора беру на себя, и мы стали ждать автобус. Почему-то, остановились не на остановке, а на каком-то мостике. Долго там стояли, пока проходивший мимо мужчина не сказал, что остановка автобуса дальше. Мы поплелись на остановку из последних сил. В автобусе к нам подошла кондукторша и попросила оплатить проезд. Тут мы начали плакать и поведали ей, что мы ходили пить черный кофе, а денег у нас нет. Добрая женщина довезла нас до Памятника Партизанам.
Когда мы зашли во двор, к нам кинулись родственники и соседи со всего двора. Сначала обнимали и целовали, а потом начали ругать. Оказывается, через час после нашего ухода, родственники заметили пропажу и начали нас искать. Постепенно поднялась паника, и искали уже все соседи: оббегали все окрестности, искали по квартирам, даже шарили баграми в туалете. В общей сложности мы отсутствовали часа четыре.
Ругали нас долго, но после рассказа о том, что мы ходили пить черный кофе, все начали смеяться. Галку правда дома побили, и она страдала, но меня вообще никогда не наказывали, и я отделалась легким испугом.
Потом долго нам припоминали, как мы ходили пить черный кофе!
Кладбище
После смерти бабушки и дедушки мама и ее сестры очень по ним скучали и часто ходили на кладбище. Оградка с могилами находилась недалеко от центрального входа на кладбище. В оградке было три могилы: бабушкина, дедушкина и младшего сына тети Шуры Олежки.
У Олежки была страшная трагическая смерть. В трехлетнем возрасте он пришел со своей мамой Шурой в гости к бабушке в землянку. Все были дома, взрослые сидели во дворе и разговаривали, и Олежка бегал тут же. За домом стоял маленький бочонок с дождевой водой, причем вода была только на донышке. Олежка наклонился над бочонком и упал в него вниз головой, он даже не успел крикнуть, как захлебнулся.
Все произошло в течение нескольких минут, когда взрослые хватились, что ребенка нет во дворе, было уже поздно. Тетя Шура едва не сошла с ума от горя, больше всего она мучилась тем, что была в двух шагах от своего сына и не смогла помочь. Бабушка и сестры тети Шуры также долго плакали и горевали.
Мама с сестрами всегда брали меня на кладбище, а я брала с собой свою подружку Галю. Посещения были довольно частые, и мы никогда не испытывали страха. Наоборот, при слове кладбище, я сразу представляю высокие деревья, колышущиеся от ветра, игру тени и света, тишину и какое-то умиротворение.
На Родительский день ходили к могилкам всей семьей, сидели, вспоминали родных, потом обходили могилы других родственников, по линии Егоровых. В этот день кладбище было полно народа, все ходили большими группами, и действительно чувствовалось единение семей.
Впечатления от посещения кладбища просились на бумагу, и вот мы с Галей сидели и рисовали в квартире тети Ани. Лист делился на четыре части, в каждой части рисовали маленькие гробики и лежащих в них людей, прорисовывая малейшие детали: в первой части листа были женщины, во второй – мужчины, и, соответственно, в третьей – девочки, и в четвертой – мальчики. Работа была сложная и кропотливая, но мы были терпеливые и усердные. И как же обидно было, когда вдруг в комнату вбежал Шурка, увидел, чем мы занимаемся и громко закричал: «Мамка, смотри что они делают! Они тебя в гробу рисуют!»
После этого с нами была проведена беседа, и мы перестали рисовать кладбище.
Детский сад
В детском саду я находилась с 3 до 7 лет. Сад № 66 был расположен недалеко от нашей землянки, в этом же районе жили и мамины сестры Анна и Шура. Детский сад представлял собой уютное двухэтажное здание, с неизменной штукатуркой желтого цвета, обнесенное крепким деревянным забором с двором и детскими площадками для прогулок. В детском саду мне нравилось все, кроме трех вещей: рыбьего жира, еды и дневного сна.
Тогда считалось, что все дети должны получать в день по столовой ложке рыбьего жира, во избежание рахита. И вот с утра все дети выстраивались в очередь к воспитательнице, которая наливала из бутылочки в столовую ложку рыбий жир и вливала его в рот ребенку, естественно, всем одной ложкой. Потом она ждала, пока ребенок это проглотит и заставляла открыть рот и показать, что все проглочено. Это была мУка — рыбий жир был очень противный, до сих пор помню его вкус во рту.
Еда также не доставляла мне удовольствия, т. к. я была очень привередлива в пище, супы вообще не ела лет до 15, картофельное пюре не могла проглотить, мне казалось, что меня от него тотчас вырвет. И еще ненавидела баклажанную икру, которой нас беспрестанно подчевали. И вообще, любила только чай и компот. Тут и начиналось мое противоборство с воспитателями, они заставляли есть, и пугали, что я не выйду из-за стола, пока все не съем, а я, не говоря ни слова, сидела над тарелкой часами, но не ела. В конце концов их терпение заканчивалось, и мне разрешали уйти. Сколько себя помню, так ни разу им и не поддалась. Есть даже фотография, где я одна сижу за столом, а все остальные дети играют.
Еще одной проблемой был дневной сон. Я, почему-то, не могла уснуть днем, но по закону полагалось после обеда полтора часа спать. Помню, что мы лежали рядом с девочкой, которая тоже не спала, и, спрятавшись под одеяло, постоянно с ней тихонько разговаривали, придумывали какие-то рассказы про маленьких человечков.
В это время нянечка ходила между рядов раскладушек, и заметив, что кто-нибудь не спит, била его по голове, приговаривая: «Спи, жопа! И ты спи, жопа!»
Несмотря на эти мелкие неприятности, свой детский сад я очень любила, любила и воспитательниц, и нянечек, и своих подруг и друзей. Каждый день с удовольствием шла в сад. А однажды, когда в городе была эпидемия гриппа и в детском саду объявили карантин, мы всю неделю жили и ночевали в саду, родители видели нас только через окно. Многие дети плакали и просились домой, но я была даже довольна карантином, и не выказывала тоски по дому.
А какие праздники устраивались на Новый год! Все девочки были снежинками, а мальчики – зайчиками. Мне мама всегда шила красивый костюм с юбочкой из накрахмаленной марли, и обшивала все блестками. Готовились к праздникам заранее, учили стихи, песни и танцы.
В садике были подружки, друзья, интересные игры, и даже кипели нешуточные страсти.
Первая любовь
Однажды, когда мне было 3 года, мы с мамой шли по улице, навстречу нам шла женщина с мальчиком из нашей группы. Мы остановились, мама поздоровалась с женщиной, немного с ней поговорила, и мы пошли дальше.
Вдруг мама обратила внимание, что я иду с опущенной головой, вся пунцовая. Она спросила, что со мной случилось. И тогда я с придыханием ответила: «Мама, ты что? Это же Андрей Лахман!!!» Из дальнейших расспросов выяснилось, что в этого мальчика влюблены все девочки нашей младшей группы, и я не исключение.
Не знаю, как это получилось, и чем этот мальчик отличался от остальных, но все девчонки были от него без ума. Это был серьезный мальчик, он редко улыбался, был всегда спокоен, выдержан, и никогда не баловался и не строил девчонкам рожи. Может быть его хорошее поведение и повлияло на вкусы девочек.
Я же, помню, очень стеснялась в его присутствии, вся краснела до слез и не могла вымолвить не слова. Но уже к средней группе эта всеобщая влюбленность как-то прошла, и дальше он стал девочкам просто товарищем.
Мои подружки
В детском саду у меня были две любимые подружки – Женя Слобода и Оля Романчук. Мы постоянно играли вместе и встречались также не в стенах садика. Женя жила в соседнем дворе, справа от т. Аниного двора, в одноэтажном бараке, посередине которого шел длинный коридор, куда выходили двери из квартир. Оля также жила в соседнем дворе, но слева от нашего, в таком же доме, как у тети Ани.
Их семья занимала отдельную квартиру, у Оли было много игрушек и мы часто проводили там время. Однажды мы играли в куклы и, чтобы их хорошенько накормить, приготовили смесь из зерна, для вкуса полили зерно духами Олиной мамы, сами тоже лакомились этой невкусной смесью, да так наелись, что потом у нас разболелись животы.
Я уже лет с четырех была совершенно самостоятельным человеком и по утрам ходила в детский сад без сопровождающих. Но по вечерам, воспитатели не отпускали меня одну, и кто-нибудь обязательно забирал меня, чем я очень возмущалась.
В один из обычных дней я позвала своих подружек к нам в гости, в землянку. Мы спокойно вышли с территории детского сада и отправились ко мне домой. Еще был жив дедушка, он нас встретил, угостил, и мы принялись играть. Вдруг мы увидели, что к дому подбегают наша воспитательница с нянечкой, громко что-то крича. Оказывается, нас потеряли и искали по всей округе, т. к. мы без спросу ушли из детского сада. Я долго спорила с воспитательницей и доказывала ей, что прекрасно знаю дорогу и ничего с нами не случилось. Но нас все-таки наказали и запретили впредь уходить с территории одним.
Игрушки
В то время у детей было не так уж много игрушек. У меня была целлулоидная кукла Красная шапочка. И из такого же материала пупс-негритенок. Наверное, кто-то из взрослых в шутку сказал, что пупс похож на популярного тогда черного певца Поля Робсона.
Я же посчитала, что так называют всех черных и стала звать своего пупса Пулеробсоном, мало того, долгое время я совершенно искренне думала, что черные и пулеробсоны, это одно и тоже, как бы синонимы. К своему стыду, узнала я о певце только лет в 16, а до этих пор пребывала в своем заблуждении.
Позже, уже в школе, у меня появились и другие игрушки, но этих пупсов мне никогда не забыть.
«Выбивание» квартиры
Когда был жив дедушка, он постоянно чинил и подлатывал нашу землянку. Но после его смерти домик стал рушиться, в нем стало опасно жить. К тому же дом стоял на отшибе, и в нем было страшновато одним. Как-то мама пришла с работы и увидела, что у дверей лежит большая собака, белая с черными пятнами. Мама испугалась и присела на лавочку, некоторое время они смотрели друг на друга, а потом собака подошла к маме и начала ластиться к ней. Собаку оставили в доме и назвали Шариком, она была мирного нрава, но хоть немного защищала нас.
Тетя Аня звала нас к себе — помню, как мы ставили шифоньер на санки, везли их по снегу, и перебирались к ним жить. Но наша совместная жизнь длилась недолго. Мама и тетя Аня, обе горячие по натуре, сразу начинали ссориться, уж не помню по какому поводу. Высокие, тонкие, они метались по комнате, кричали друг на друга, спорили, и в результате, мы опять ставили на санки шифоньер и возвращались в землянку. Так происходило несколько раз.
Наконец, мама решила, что нам нужно отдельное жилье, и начала «выбивать» квартиру. В 60-е годы квартиры распределялись по месту работы, но техникум не мог предоставить нам жилье. Мама писала заявления в Райисполком, ходила по всем инстанциям, и, наконец-то, нам выделили комнату в коммуналке на улице Гаражная.
Нам досталась двенадцатиметровая комната в 3-х комнатной квартире, где кроме нас проживали еще две семьи. Но мама была счастлива и этим. Землянку с участком продали, а небольшие деньги за продажу разделили между всеми пятью сестрами и братьями мамы. У мамы начался отпуск, и она решила поехать со мной в путешествие, и заодно отвезти своему брату Виктору его часть денег за дом.
Путешествие
Почему-то, мама не воспользовалась услугами туристического агенства (а может быть их тогда и не было вовсе) и решила путешествовать самостоятельно. Для начала она решила посмотреть город Амурск, и мы поплыли туда пароходом. Плыли сутки, с комфортом, на большом двухпалубном теплоходе. Мне запомнилась в Амурске длинная лестница, которая поднималась с пристани в город, сам город был небольшой, застроенный 5-этажными «хрущевками».
В гостинице нам сказали, что мест нет и не предвидится. Пошатавшись по городку часа два, обойдя его весь, и убедившись, что смотреть там не на что, мы с мамой пошли опять на пристань. Но обратный теплоход приходил только через сутки. Все столовые были закрыты по случаю выходного дня, и мы пробавляли пирожками из киоска.
Мама нашла капитана маленького грузового судна, который согласился за небольшую плату довезти нас до Хабаровска. Плыли всю ночь, причем по соседству с каютой, где мы с мамой расположились, находился двигатель, который беспрерывно стучал, не давая заснуть.
Рано утром мы приехали в Хабаровск и, не заходя домой, сели на поезд, идущий во Владивосток. В поезде ехали весь день, и к вечеру были уже во Владивостоке. В темноте кое-как нашли кафе, чтобы поужинать, т.к. были очень голодны. В кафе к маме прицепился пьяный мужчина, и мы, быстренько поев, убежали в страхе опять на вокзал и сели в поезд. Наконец, утром следующего дня мы сошли на станции, где жил дядя Витя.
На станции нас ждала подвода с лошадью, которую послал дядя Витя для нашей встречи. Ехали зелеными полями и лесами, часа через два приехали в деревню, где он жил.
Виктор был человек огромного роста, очень похожий на дедушку, он еще в молодости переехал в деревню и всю жизнь проработал там плотником. Он жил в браке с местной учительницей Лидой, у которой была дочь Марина, немного старше меня. Виктора я видела единственный раз в жизни, в последствие он заболел и рано умер.
Мы прожили в деревне недели две, отъелись и отоспались после нашего путешествия, мне хорошо запомнилась большая деревянная школа, при которой находилась квартира Лидии. Вокруг расстилались хвойные леса. Школа была пустой в каникулы, и мы с Мариной вдоволь набегались по ее коридорам и классам.
Тетя Шура
Мама переехала на Гаражную, а я еще год продолжала ходить в свой детский сад и жила половину зимы у Ани. Однажды вечером мы с Аней из-за чего-то поссорились, и я решила уехать к маме. Аня сказала, что не отпустит 6-летнюю девочку одну. Я сидела надутая и представляла дорогу до мамы, как я сажусь в автобус, проезжаю две остановки, потом пересекаю пустырь и сажусь в другой автобус, весь маршрут казался ясным, и решила уйти по-английски.
Потихонечку вышла в прихожую, надела пальто, шапку и один валенок, за этим занятием и застала меня Аня. Она взяла второй валенок и хорошенько отшлепала им меня. Единственный раз в своем детстве я была наказана за свое упрямство.
Так как меня никогда еще не шлепали и не ставили в угол, это была смертельная обида, и я попросила маму отправить меня жить к тете Шуре, старшей сестре мамы. С Аней мы, конечно, вскоре помирились, и потом всегда дружили, но в тот момент я чувствовала, что больше не могу у них оставаться.
Шура также жила недалеко от детсада. Она работала на Дезинфекционной Станции, и жила в доме для сотрудников. Это был большой деревянный двухэтажный дом с коммунальными квартирами и, естественно, без коммунальных услуг. Все удобства находились во дворе.
Старшая дочь Шуры Светлана, к тому времени уже уехала в Новосибирск, где училась в университете на экономиста. Света была на 16 лет старше меня, и в своем детстве я ее редко видела, подружились мы гораздо позднее и дружим до сих пор.
Шура и ее сын Сергей, который учился в старших классах школы, занимали двухкомнатную квартиру с коммунальной кухней. У них дома все также сверкало чистотой и порядком. В гостиной стояла большая кровать с мягким матрасом, кружевным покрывалом и горой подушек, также покрытых кружевной салфеткой. Как же я любила забираться на эту кровать и часами копаться в большой пластмассовой Шуриной шкатулке с пуговицами и брошками, они казались мне настоящими сокровищами.
Шура просто боготворила своих детей, постоянно с восхищением говорила об их делах и успехах. Со Светой они переписывались, а Сережа после школы рассказывал нам, что у него происходит. Меня она тоже любила и баловала.
Также Шура всегда восхищалась певцами, поэтами, артистами. Хорошо помню, что в ее комнате висели портреты С. Есенина, и М. Магомаева — это были ее кумиры. У нее был патефон и много пластинок — любимые арии из опер и оперетт, романсы, песни К. Шульженко, которую она тоже обожала. Мы с ней часто слушали пластинки, я предпочитала арии из «Сильвы».
Сергей был общительный и веселый парень, играл на гитаре, хорошо пел. Меня он называл «монголкой» за узкий разрез глаз, пытался научить танцевать модный в то время твист, но у меня ничего не получалось. Зато он танцевал отлично, заводил патефон, ставил «Селену» или «Хали Гали», и отплясывал! По вечерам он надевал черный костюм с узкими брюками, белую рубашку и узенький черный галстук и уходил по своим делам. До сих пор помню его молодым, красивым, стройным и модным.
Улица Гаражная
Наконец детский сад был позади, и мама забрала меня к себе. Мы жили в центре ул. Гаражной, напротив швейной фабрики Восход.
Гаражная – это длинная прямая улица, по одну сторону которой находились гаражи и склады, а по другую — 2-х этажные деревянные дома. В каждом доме было по 8 квартир, преимущественно коммунальных. Лишь некоторым счастливчикам везло, и они проживали в отдельных квартирах. Дома эти и по сей день стоят, как ни в чем не бывало. Сейчас к ним подведены отопление, вода и канализация, но в то время все удобства отсутствовали.
Вход в дома был со стороны дворов, дворы разделяли ряды сараев, увенчанных туалетами и помойками. Потом шла неширокая лесополоса, за которой проходила железная дорога. За дорогой тянулось грунтованное шоссе и начинались улицы с частными домами.
Гаражная считалась неблагополучной улицей. Многие ее обитатели, мягко говоря, злоупотребляли зеленым змием. А, проще говоря, пили до нечеловеческого состояния. Наша комнатушка находилась в доме и квартире, которые не стали исключением из этой реальности. Квартира состояла из трех комнат, коридора, кухни и кладовки.
В первый день, после переезда в квартиру, мама пошла на кухню что-то приготовить на газовой плите. Не успела она поставить кастрюлю, как в кухню зашел пьяный сосед, в совершенно голом виде и, еле ворочая языком, произнес: «Сейчас я все здесь обоссу!» Мама быстро ретировалась в свою комнату, и с тех пор мы никогда не пользовались общими благами квартиры. Хорошо, что дверь в нашу комнату находилась рядом с дверью в квартиру, дальше нее мы уже не ходили за все 9 лет проживания.
Кстати, голый гражданин оказался бывшим военным летчиком, списанным за пьянку. Он проживал со странным тихим существом, называемым баба Фрося — какая-то совершенно исхудавшая и почерневшая от пьянства женщина. Это пара долго отравляла нам жизнь шумом по ночам и драками, когда летчик отправлял бабу Фросю в нокаут, и она летела от кухни по коридору, пока не ударялась в нашу дверь и не падала на пол, вся в крови.
Мама выходила в коридор ругаться, пугала парочку вызовом милиции. Я в своей кровати вся сжималась от страха и стыда. Стыдно было за все, и за этих людей, и за то, что маме приходится скандалить, и за остальных соседей, которые тоже не спали от шума, но сидели, как мыши, в своих комнатах.
Лет через семь, летчик закончил свой смертельный полет инсультом, а бабу Фросю нашли на железной дороге, исколотую вилками до смерти.
Через стенку от нас, в соседней квартире также проживала пьющая семейка. Женщину звали Анна, она была высокая и толстая, а мужичок, напротив, был небольшого роста, жилистый. У этих каждую ночь происходил концерт по одному сценарию. Кричал муж: «Убери р-руку! Р-руку убери!» После нескольких выкриков слышно было, как что-то очень тяжелое падает на пол, и все утихало до следующего раза.
Конечно, не все соседи были пьющие. На первом этаже жила семья Кузнецовых. Муж с женой и двое детей. Женщина, как все ее звали Кузнечиха, была неформальным лидером нашего дома. Она вершила суд над всеми провинившимися. Так, по просьбе мамы она неоднократно отчитывала и Анну, и летчика, которые, устыдившись, на время затихали.
У входа в подъезд стояли деревянный стол и лавочки. За столом постоянно шла игра взрослых в карты или домино. Во главе стола атаманом возвышалась Кузнечиха, в косынке завязанной, как у пирата и в неизменном фартуке. Практически в дом нельзя было попасть незаметно. Соседи знали все про всех.
Во дворе кипела детская жизнь, в которую я сразу втянулась. С утра до вечера дети носились по улице. У нас было множество различных игр, играли в казаки-разбойники, в выжигала, в мяч, в классики, прыгали через скакалку, позже появился бадминтон. Хорошо помню, как летом, во время игр, небо неожиданно заволакивалось тучами, темнело, и начинался проливной дождь, воздух наполнялся запахами пыли, тополиных листьев и влаги. Домой идти никто не хотел, все забегали в ближайший дом и прыгали по лестницам с воплями и визгом.
Шоссе по улице Гаражной в это время заново асфальтировали, и по обеим сторонам дороги тянулись песчаные откосы. В песке, среди мелких камней, попадались прозрачные, как мы их называли кремушки. Все девчонки были увлечены коллекционированием этих кремушков. Целыми днями мы ходили вдоль дороги, невзирая на выхлопные газы от машин, разыскивая все новые и новые кремушки. Они хранились дома в коробках, мы любили их рассматривать, менялись особенно красивыми. Еще вспоминаю, как случайно разбила градусник, и из него вылилась ртуть. Никто не видел и не объяснил мне, что это опасно — маленькие блестящие шарики ртути я положила в спичечный коробок и очень любила доставать его и играть с этими шариками, гоняя их по полу.
С тех пор, как мы покинули нашу комнату на Гаражной прошло почти 50 лет, однако я прекрасно помню всю обстановку и ауру этой комнаты, иногда она мне снится, правда чаще всего в кошмарах. Она была примерно 12 кв. м, вытянутая от двери до окна. Войдя в комнату, мы видели по правую руку печку, слева была импровизированная прихожая, выражавшаяся в вешалке с пальто и уличной обувью, длиной примерно 80 см. Сразу за «прихожей» стоял шифоньер. Затем шло пианино, к нему вплотную — кровать, упирающаяся одним концом в шифоньер, а другим в стену с окном. У окна стояла тумбочка с маленьким телевизором Енисей-3.
С левой стороны комнаты, вплотную к стене с окном, стоял секретер, в котором хранились книги и мои учебники, затем диван, на котором спала мама. К нему примыкала тумбочка, которая служила одновременно кухонным столом, хранилищем посуды и продуктов, а также на ней стояла электроплитка для приготовления пищи, ели на этой же тумбочке. Можно сказать, что она была многофункциональная. За тумбочкой, после небольшого пространства, мы опять возвращались к печке. Проход между мебелью посередине был примерно метр. Вот и все нехитрое убранство комнаты, которая вмещала, однако, все, что нам было необходимо.
Школа № 76
Осенью 64 года я пошла в школу № 76. Школа находилась в здании бывшего общежития швейной фабрики Восход. Это было уютное 4-х этажное здание, на первом этаже находились спортзал, столовая и административные помещения, а на остальных трех этажах — классы. Дворовый фасад выходил в обширный двор, где располагалась спортплощадка, обнесенная высоким деревянным забором. Осенью и весной около входа стояло корыто с водой и тряпками, намотанными на палки. Дети должны были мыть обувь, прежде, чем войти в школу. Также на входе стояли дежурные, которые следили, чтобы все мыли обувь и приходили с полотняными мешочками, в которых была вторая обувь, для хождения в здании.
Я очень любила нашу первую учительницу Валентину Ефимовну Соловей. Она была строгая, но справедливая, на ее уроках всегда была железная дисциплина. Валентина Ефимовна жила неподалеку от нас, я ходила к ней в гости, была знакома с ее семьей. Учеба давалась мне легко, по всем предметам были 4 и 5, причем уроки всегда делала без помощи, как сейчас принято у родителей школьников. Мама никогда не интересовалась моими отметками, знала, что все всегда в порядке, иногда учителя меня ругали за то, что мама не расписывается в дневнике, тогда вечером я давала ей дневник, и она расписывалась сразу за несколько месяцев.
Оказалось, что у меня есть способности к декламации и хорошая память, поэтому Валентина Ефимовна всегда назначала меня и Витю Островерха ведущими различных мероприятий, концертов. Еще у нас каждый год проходили праздники песни и строя, которые устраивали в Доме Офицеров. Каждый класс должен был строем, чеканя ногу пройти перед жюри, с песней и речевкой. Классам, занявшим первые места, давали подарки. Зачем это устраивали сейчас трудно понять, может быть, это было частью военизированного воспитания, но тогда нам нравились такие праздники, и все топали и кричали речевки с большим энтузиазмом.
В классе мы подружилась с девочкой Ниной. Я была самая высокая в классе, а она небольшого роста, мы постоянно ходили обнявшись, она меня за талию, а я ее за плечи. Нина жила в частном доме с мамой и братом, у них был сад и огород. После уроков мы шли ко мне играть в куклы, что длилось часами. Или шли к Нине, помню подолгу сидели на крылечке, рассматривая облака, которые непрерывно меняли свои очертания, а мы старались угадать на что они похожи. У Нины я впервые попробовала ягоды, только что сорванные с куста. До сих пор помню вкус вишни и смородины, сладких и еще теплых от солнца. Зимой мы катались на лыжах, иногда мама Нины, тетя Маша, не отпускала ее гулять, а я уговаривала отпустить. Наконец, тетя Маша, махнув рукой, шутливо говорила: «Ну, эта цыганка кого хочешь уговорит!»
Класс у нас был буйный, на переменах перед доской иногда образовывалась куча мала, можно было с разбегу броситься в эту кучу и барахтаться в ней. Помню, что по пятницам все кричали: «Пятница – жопа прячется», если кто-то свободно шел по коридору, ему давали сзади пинка, поэтому все передвигались спиной по стеночкам.
Так как школа находилась в неблагополучном районе, каждый год в классе появлялись второгодники, это были подростки и переростки, которых судили за хулиганство и драки, а отсидев свой срок в колонии для малолетних, они выходили на волю и возвращались в нашу школу. Обычно это были огромные детины, вдвое больше наших мальчишек, некоторые уже с пробивающейся бородкой. Они группировались на последних партах и откровенно бездельничали, учителя не обращали на них внимания. Единственным занятием этих «школьников» было жевание бумаги, с последующим плеванием бумажных шариков через трубочку кому-нибудь в голову. Если человек с возмущением оборачивался, они начинали орать: «Че смотришь, че смотришь!!!»
В начальной школе я пользовалась популярностью в классе, все девчонки на переменах ходили вслед за мной по коридору, и даже ссорились между собой: «Я с Олей рядом буду стоять! Нет, я!» Также меня всегда выбирали каким-нибудь общественным деятелем — сначала командиром звездочки октябрят, потом председателем совета отряда пионеров.
Когда нас приняли в октябрята, проходил конкурс на лучшее исполнение песни звездочкой, в которой, как известно, было 5 человек. Так как мама постоянно была на работе, репетиции проходили в нашей комнатке. А когда пять сорванцов оказывались без присмотра, все начинали дико беситься, прыгать по кроватям, разбрасывать вещи, так что после этих репетиций в комнате был полный разгром. Наконец, мне это надоело, и я начала скрываться от своей звездочки. Помню, как бежала домой, прячась за домами, и была очень рада, что никого не встретила у подъезда, но когда поднялась на 2 этаж, все поджидали меня около квартиры!
Застой
Мое детство и юность прошли во времена так называемого застоя. К счастью, люди не знали, что живут в такую «ужасную» эпоху, и жили так же, как и все, живущие в этом бренном мире: было хорошо – радовались, было плохо – горевали, строили свои семьи и взаимоотношения, влюблялись, разводились, мечтали о будущем, учились, работали. Конечно, жизнь была труднее, чем в западных странах, но много было и плюсов, Самое главное — мы были уверены, что Вторая Мировая война была последней в истории и дальше нас ожидает только мирное будущее.
В Израиле слабые слои населения вообще не интересуются Россией, более образованные часто меня спрашивают, как же мы жили при коммунистическом режиме. Трудно им объяснить, что мы жили не при коммунизме, а при социализме, они не понимают разницы между этими понятиями. Обычно я отвечаю, что мы жили так же, как и тут, только более бедно. А как же КГБ, спрашивают они? Отвечаю, что в это время уже не было тотальной слежки, предложений сотрудничать, повальных арестов. О Сталине в 60-70 годах постарались забыть, даже в учебниках истории его имя почти не упоминалось. О репрессиях я узнала, только в годы перестройки, когда начали печатать Солженицына, Шаламова, Гинзбург, и была в шоке – неужели это было? В нашей семье на эту тему не разговаривали.
Отношение к детским и юношеским организациям у меня было разное. Сначала, когда нас приняли в октябрята, мне все это нравилось, и казалось, что все правильно и мудро устроено в этом мире. Мы хотели скорее стать пионерами, носить красные галстуки. Потом, уже будучи пионеркой, я избиралась председателем совета отряда, и это тоже было неплохо. Но в 5 классе меня выбрали членом совета дружины, и я принимала участие в заседаниях школьного совета. Это было ужасным испытанием. Заседания проходили каждую неделю, начинались сразу после уроков, и мы даже не успевали пообедать в школьной столовой. А я, несмотря на худобу, привыкла есть в положенное время, все заседание меня мучил голод, и я думала только о том, когда же это закончится и можно будет поесть. Постепенно обратила внимание, что мы там много говорим, решаем проводить какие-то мероприятия, но потом ничего не делается по плану.
Так зачем же мучиться, голодать, если все равно наши решения ни на что не влияют? С этого момента я стала скрытым диссидентом-одиночкой. Скрытым — потому что понимала, что говорить о своих догадках никому нельзя, это принесет мне только вред, лучше держать свои мысли при себе.
Когда смотрю современные фильмы о 60-70 годах, мне всегда смешно, что дети якобы верили во все, что говорят учителя, мечтали о коммунизме, если кто-то неправильно мыслил, с важным видом заявляли – ты недостоин быть пионером! На самом деле таких разговоров никогда не было, все подростки прекрасно понимали, что идеалы, которые нам навязывали – фикция, но всегда нужно делать хорошую мину при плохой игре. И плевать против ветра – себе дороже. Поэтому мы всем классом дружно вступили в комсомол и пребывали в нем до 27 лет!
Продолжение следует
- Первая часть. Мать и отец
- Вторая часть. Детство
- Третья часть. Старшая школа